Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Шесть лет спустя, когда они уже вместе работали в службе ИКС, Сергей любил повторять:

— Какое счастье, что ты тогда сломала ногу!

— Дурак! — неизменно отвечала Катюха. — Тебе бы такое счастье.

«Наверняка она вспомнила этот шутливый диалог теперь, в девяносто пятом, когда Верба или, может быть, Тополь сообщили ей о смерти брата. Наверняка», — подумал я, отложив огромную папку малинского досье.

Собственно, никакое это было не досье — скорее литературный архив, собрание разрозненных мемуаров, написанных самим Ясенем, Катей, Тополем, Вербой, Кедром и какими-то пока неизвестными мне Александром Кургановым, Алексеем Ивлевым, а также еще целой компанией древовидных личностей. Все эти материалы с грифом «top secret» предоставили мне в штаб-квартире Британской службы внутренней безопасности МИ-5, и я читал их, не вынося из служебного помещения, каждый день по нескольку часов, чтобы как можно лучше вжиться в образ моего героя.

А вот как заканчивался тот фрагмент биографии Малина:

Пожить вместе с больной Катей приехала Лидия Михайловна — жена дяди Семена. У них не было своих детей, и тетя Лида любила Катюху как родную дочку. А дядя Семен отвез Сергея в Шереметьево на своей машине.

Дальше, приписанные рукой Вербы (под небрежными синими строчками стояла ее полная подпись — очевидно, так у них было принято), следовали две не до конца понятные мне фразы:

Они ехали по Ленинградке, а где-то совсем рядом, может быть, за ними, а может быть, впереди мчалась навстречу смерти в такой же, как у дяди Семена, «пятерке» Машка Чистякова. Я никогда не могла понять, что это должно было значить, но по времени два события совпадали с потрясающей и роковой точностью.

Кофе я попросил принести в кабинет, потому что ровно в десять ждал звонка из Москвы (ночью в отель пришел факс, предупредивший меня об этом). Я знал, что звонить будет Верба, и ощущал теперь крайнее возбуждение и нетерпение. Сколько я ее не видел? Сутки с небольшим и тринадцать лет до того. Сколько мы были знакомы? Целую вечность. Мне было плохо без нее, плохо! Никогда и ни о ком я не тосковал так сильно. Боже! А я ведь любил ее в юности. Ну ладно, любил, не любил — чувство было сильное и совершенно особенное. Чистякова и Лозова — как две половинки одного целого. Но Машу-то я любил всерьез, более чем, а вот Татьяну… В Татьяне я тоже любил Машу. Да, именно так — роль дублера. Конечно, уже тогда я не мог не чувствовать в ней личности, не замечать ее собственного, удивительного, не похожего на Машино обаяния. Теперь она полюбила меня. И тоже как дублера. Теперь она любила во мне Сергея Малина. Но! Она же знала меня еще при жизни Ясеня. Они же все наверняка вели за мной наблюдение. Она знала меня, она читала мой роман. Я тоже для нее личность (личность!) — не просто двойник… Вот сумасшедший дом-то! Вот где Фрейд пополам с Кафкой и Борхесом. Жуткий психологический сюр с мистикой и убийствами. Страшно? Еще как! Но сильнее — сладкая тоска, томительная радость ожидания. Верба, Танюшка, когда же я услышу твой голос?!

В дверь постучали, и симпатичная девица внесла мой кофе. Здесь, в штаб-квартире МИ-5, где мне выделили кабинет для работы, все сотрудницы были удивительно молодые и симпатичные (или мне так казалось под настроение?). Я молча кивнул — не было желания напрягаться для возможного разговора по-английски.

Накануне я почти весь день просидел над малинским «досье». А кроме этого, была коротенькая прогулка по набережной Темзы на восходе солнца, завтрак, ленч, обед, чай перед сном, небольшая тренировка, правильнее даже сказать разминка в спортивном зале вечером и полтора часа занятий языком, в ходе которых я лишь с грустью убедился, что перезабыл даже то, что знал, и общаться с людьми пока не способен. В общем, голова гудела от новых впечатлений, а сердце ныло от давно позабытого чувства почти пушкинской светлой грусти.

Ровно в десять по Гринвичу ожил факс на моем столе. В нелепом своем нетерпении я даже нажал кнопку «старт», забыв, что аппарат с ночи стоит в автоматическом режиме. Он недовольно пискнул, но потом мирно зажужжал, и из щели медленными толчками полезла полоска тонкой бумаги. Я не мог ждать, я начал читать сразу. Вместо обычной шапки с номером отправителя шла строчка: «Обратный адрес по каналам связи не передается». Ниже без всякого обращения шел собственно текст:

«Я не смогу позвонить тебе в десять — неоткуда будет. Поэтому сейчас, рано утром, пишу это письмо прямо в компьютер, чтобы он потом отправил его тебе в условленное время. Учи язык. Больше по-русски не получишь от меня ни слова. Не увлекайся джином „Бифитер“, виски „Чивас Ригал“ и водкой „Тэнкирэй“. Кофе тоже не увлекайся. Лучше — чай. Осваивай карате. Приедешь — займемся спаррингом. Скучаю без тебя. Целую в носик. (Или куда ты хочешь, чтобы я тебя целовала?)»

Заканчивалось послание словами:

«Спустись на первый этаж, там в пятом кабинете тебя ждет письмо. Чао».

В общем, Татьянин факс сам по себе информации не содержал практически никакой, но она точно почувствовала: именно такой легкий треп ни о чем и был необходим мне в тот момент. От информации и так уже голова пухла. Впрочем, позднее я понял: просто Верба отправила факс по открытому каналу и элементарно боялась перехвата. Отсутствие конкретных имен, названий и фактов было не стремлением пожалеть меня, а естественной профессиональной осторожностью. Но я все равно не обиделся: сквозь дурашливые строчки на свернувшемся в рулончик листке просвечивала искренняя Танюшкина нежность. Это было на уровне ощущения, а не логики или знаний, и тут я ошибиться не мог.

В пятом кабинете (а это оказалась экспедиция) мне действительно передали письмо, доставленное спецпочтой. Там были всевозможные инструкции для меня (на русском языке), программа моей учебы и работы на ближайшую неделю, подписанная Тополем (тоже на русском), два загадочных листочка арабской вязи с приколотой к ним просьбой передать господину Сидни Чемберу, моему лондонскому куратору, и целая папка документов на английском, предваряемых ядовитой запиской Кедра:

«Дорогой друг мой Ясень, все эти доклады, справки и протоколы будут крайне интересны для тебя. Более того, ознакомиться с ними в срочном порядке просто необходимо, но, веришь ли, какая-то скотина уволокла у меня подшивку с русскоязычными оригиналами документов. Как только найду — вышлю. С коммунистическим приветом отправитель сего — Ванька (то есть тьфу — Женька!) Жуков. Адрес отправителя — на деревню дедушке».

Инструкции я быстро пробежал глазами, уточнил по программе Горбовского, что в первой половине дня у меня график достаточно вольный, «кедровые» документы, не читая, зашвырнул в ящик стола и, предупредив по телефону Чембера, решил пойти прогуляться. Я вдруг почувствовал необходимость развеяться перед новым и, очевидно, напряженным этапом обучения. Чембер дал добро до тринадцати ноль-ноль.

Я шел по Лондону и думал: «Господи, почему я не оказался здесь лет пятнадцать-двадцать назад? Вот был бы восторг! Настоящий Биг Бен, настоящее Вестминстерское аббатство, Трафальгарская площадь, колонна Нельсона — не на картинке, не в кино! Да у меня тогда от суздальских храмов дух захватывало, любил я в юности путешествия, архитектуру, экскурсии, музеи, все новое любил страшно… А теперь? Ну Лондон. Ну не последнее по значимости место на планете Земля. Ну многие здесь учились. Теперь вот я учусь. Или не просто учусь? Может быть, это город перелома в моей судьбе? Город, где я стану другим? Или я стал другим раньше?..»

Плавное течение этих грустных мыслей было внезапно нарушено появлением двух человек в такой непосредственной близости от меня, что их трудно было принять за случайных прохожих. Тем более что один сказал по-английски «извините» и даже протянул в мою сторону руку, как бы пытаясь схватить меня за рукав. Все это я увидел боковым зрением. Уже наученный кое-чему, я, не оглядываясь, спокойно отметил, что правый чуть ближе ко мне, чем левый, и это лишний раз свидетельствовало о встрече с профессионалами. Переулок оказался на удивление пустынный: впереди — никого и сбоку, во всяком случае, в радиусе метров пяти — тоже. Решение созрело быстро.

Я не раз поражался после, как это я, не прошедший никаких спецназов и войн, а только школу спортивного самбо да еще покушение на степуринской дороге и операцию «Золтан», как это я дошел до такого? В первую очередь я сделал резкий скачок вправо, чтобы уйти от вытянутой руки нападавшего (может, он и не был нападавшим, но я должен был считать его таковым), потом с разворота, не примериваясь, почти вслепую, ударил его носком ботинка в колено (причем удачно!) и наконец, уже от души размахнувшись, опрокинул простым боксерским апперкотом в челюсть. Все, да не все сделал я правильно. Второго я упустил из вида. На какую-то секунду. Парировав его первый удар, от следующего я успел лишь слегка увернуться. В общем, шею он мне не сломал, но тяжелый кулак основательно зацепил мою голову и лишил меня четкой ориентации в пространстве, даже желтоватый туман поплыл перед глазами. В таких случаях рекомендуют поглубже вздохнуть и быстро найти опору, лучше всего стенку. Таковая оказалась рядом, но я бы все равно не успел к ней до следующего удара громилы, если не внезапно подоспевшее подкрепление. Возле нас затормозил черный вэн, то бишь микроавтобус по-нашему, боковая дверца отъехала в сторону со скоростью шторки фотоаппарата, кто-то, налетевший сзади, толкнул моего обидчика внутрь машины, и дверца с той же фантастической скоростью закрылась. Как в кино: был человек — нет человека. В следующую секунду я уже поймал спиной спасительную стенку дома и тупо наблюдал сквозь редеющий желтый туман, как двое, теперь уже не торопясь, подняли поверженного мною противника, распахнули на этот раз задние двери и загрузили неподвижное тело в чрево страшного глотающего людей вэна с темными стеклами. Потом двое пошли ко мне. С чего я, собственно, решил, что это мои спасители? Охота продолжалась. Я принял боевую стойку и прохрипел, не слишком уверенный в уместности употребляемых слов: